Шайтанкуль - чёртово озеро - Страница 26

И потому будет плыть, пока не отнимутся руки и ноги.

Сколько времени боролся Старик с зарослями камыша и водой, с собственной немощью, он и приблизительно определить не мог; знал только, что время перешагнуло за полдень, — солнце отбрасывало короткую тень сзади лодки, а плыл он строго на юг. И когда он уже был готов от отчаяния бросить лодку и себя на произвол судьбы, камыши расступились и открыли долгожданный лиманчик.

И вдруг Старик бросил вёсла и в волнении выпрямился: как ни напрягал зрение, а не увидел на берегу знакомой фигуры всадника на коне.

"Опоздал ли? Раньше приехал?" — всполошено думал отшельник.

Он начал вспоминать, когда мог ошибиться с подсчётом. Выходило, что лишку дней накинул. Сколько раз просыпался, думая: день ли, утро, вечер за порогом землянки? Выползал из своей берлоги, делал засечку на шесте, а ведь днём часто спал — немудрено и перепутать.

— А ничего… — прохрипел он. — Удочки, кресало, нож — с собой. И кастрюлька имеется. Буду ушицу варить, дожидаясь Кадыра.

Но где-то в глубине души боялся Старик, что недосчитался он дней. Раза два или три за зиму валялся в больной горячке, бывало — и в бреду. Правда, едва отходил от болезни, сразу на улицу спешил — насечки ставить. Но кто может поручиться, что он не сбился со счёта?

— Что гадать-то теперь?.. И три дня подожду, и неделю, — решил Старик.

А может, не ждать Кадыра? Может, на джайляу пойти? За три дня, пожалуй, доковыляет до жилища чабана. Вот удивится тот, увидев Старика.

Пока думал, пока размышлял вслух отшельник, лодку чуть до краёв водой не залило. Опомнившись, схватился он за кастрюльку, стал вычёрпывать воду. Затем с новой злостью налёг на вёсла и в один бросок до берега доплыл. Работая вёслами, думал о том, что возьмёт да и останется у казахов на джайляу. Станет обеды им готовить. Ведь звал Кадыр. Гляди, как помрёт, и закопают в землю по-человечески. Если среди людей жить будет, то ещё лет пяток проскрипит. А может, и больше. Почему бы и нет? Почему бы не пожить хоть перед смертью нормальной жизнью? Неужто не оплатил долгов, неужто не заслужил?

Эта мысль показалась ему настолько правильной, что он уже представлял себя побритым, в чистых рубахе и штанах. А как спросят: кто и откуда, что ответит? Но кто спросит? Кадыр, что ли? Чабан не спросит.

Нет, не вернётся больше Старик на проклятый остров среди проклятого озера Шайтанкуль. С чабанами доживёт свой век: газеты будет читать, радио слушать, хоть, умирая, будет знать, какой мир покидает. От этих мечтаний так светло, так легко ему стало…

Уж когда лодку стал вытаскивать на берег, Старик увидел знакомую торбу из мешковины, придавленную гранитным валуном, на котором, кося на торбу мутный жёлтый глаз, сидел знакомый хозяину Шайтанкуля старый кобчик, словно Кадыр, уезжая, оставил его сторожить свои подарки до прихода Старика.

Как и отшельник, кобчик совсем сдал за последний год: почти полностью вылезла, облысела его макушка, гнойно слезились усталые глаза, исчезла горделивая осанка. Видимо, врут люди, рассказывая, что орлы, почувствовав старость, немощь, кончают жизнь самоубийством, падая с огромной высоты на землю.

Увидев человека, кобчик нехотя взмахнул крыльями, отлетел шагов на двадцать от торбы, а отшельник, бросив лодку, побежал к камню, споткнулся перед ним, упал, потянул к себе торбу. Мешок развязался. Вместе с бутылкой водки выкатился из него листок бумаги, скрученный в трубочку.

Старик развернул бумагу. На ней химическим карандашом были начертаны корявые буквы:

/Три дня тибя ждал. Ты наверно сдохла дикий руский старик. И если не сдохла тибе подарка от Кадыр. Мой джайляу другой места тепер. Не приедем мы болша. До свиданий дикий руский старик!/

"Как же так? Как же так?" — спрашивал себя отшельник. Ведь он хотел идти с чабаном, а тут… Значит, не умереть ему среди людей? А если всё-таки пойти? Пойти к ним, людям? Пойти туда, откуда пришёл сюда, на озеро? Ведь он помнит, он не забыл дорогу.

Но много лет назад, перебираясь на Шайтанкуль, он шёл десять дней. А сейчас хватит ли ему сил и духа без пищи и воды тащиться через жаркую пустынную степь? Нет, скорее он умрёт среди начинающего зеленеть ковыля, среди пахучей полыни, и шакалы с корсаками растащат его кости по балкам. Уж не лучше ли дотянуть до осени на острове и умереть в собственноручно вырытой могиле?

Сомнения не покидали Старика. А вдруг попутчик ему встретится? Почему не рискнуть в последний раз? Не всё равно ли ему: отчего сдохнет — от жары, голода или усталости? Не всё равно ли ему будет, в каких балках омоются скупыми степными дождями его кости? В конце концов он грустно подытожил:

— Видать, судьба, сама природа против! Жил, как зверь, в норе, как зверь, в норе и сдохнуть должен!

Старик без особой радости стал вытаскивать содержимое торбы: три бутылки водки, две буханки хлеба, пять пачек соли, десять пачек "Беломора" и столько же махорки, полсотни пачек чая, кулёк с конфетами и килограмма два сахара-рафинада. Жадный и хитрый Кадыр всё же оставил о себе добрую память.

Выпив несколько глотков водки, отшельник охмелел и сразу же уснул, обхватив торбу руками, будто кто-то мог отобрать её. Проснулся только к вечеру, с тяжёлой головой. Добираться до Шайтанкуля в темноте не рискнул, поэтому ночь провёл на берегу у костра. Пил до отрыжки запашистый сладкий чай и выкурил целый десяток папирос.

Утром собрался в обратный путь. Выбросил ставшие ненужными шкурки, на их место положил торбу. Перед тем, как плыть, тщательно законопатил лодку травой, но разве залатаешь дырявый кафтан гнилыми нитками? Этого хватило ему, чтобы через камыши перебраться, а на чистой воде лодка быстро наполнялась водой почти до краёв. Старик боялся, как бы не промокла торба, и больше вычёрпывал воду, чем работал вёслами. Прошёл час, другой, а лодка, казалось, стояла на месте. У Старика онемела спина, не слушались руки. С тоской он поглядывал на рыже-зелёный остров, до которого он не мог доплыть, хотя расстояние, их разделяющее, было совсем небольшим — каких-то пятьсот метров.