Шайтанкуль - чёртово озеро - Страница 25

— Ну уж ладно, — Старик погладил шершавой ладонью по выгоревшему бугристому боку лодки. — Только одному мне сколь послужила! Девять годков без смолы, без краски. Сказать кому — не поверит. Кормилица!

И вправду, лодку хозяин Шайтанкуля берёг пуще чего другого. От себя сурчиный жир отрывал, а её густо смазывал. Кабы не она, давно загинул бы.

Старик ещё раз любовно погладил лодку и пошёл к землянке. Осталось со вчерашнего дня несколько рыбёшек — нужно ушицу сварить. Надоела уха, да что делать? Поглядывал искоса на крякв, но разве поднимется на них рука?! Что детишки родные стали.

Пронзительно, суматошно закричали кряквы, захлопали по клетки крыльями. Подошёл Старик к ним и не может понять причины такого волнения.

— Что ты, Кряка? Что кричишь-то? Вон и травку ещё не съели. И зернятка лежат.

Но утки вскрикивали взволнованно, метались по клетке, пытаясь взлететь.

"Никак со стороны что-то перепугало. Уж не лиса ли с зимы на острове застряла?" — подумал Старик и стал оглядываться, осматриваться вокруг.

И тут-то увидел: далеко, у дымящейся в утреннем тумане стены камышей на чистую воду с кряканьем, едва доносившимся до уха Старика, садились утки. Одна стая, другая, третья…

— Вот оно что! — Он печально усмехнулся. — родня припожаловала! Что-то в этом году они пораньше — я ещё с Кадыром не встретился…

Произнеся это вслух, Старик похолодел от страшной догадки: а ну как он в зимней спячке днями обсчитался? По шесту их триста шестьдесят четыре выходит. А если более прошло? Но в то же время в прошлом году утки за три дня до ярмарки (так Старик называл свой товарообмен с чабаном) заявились.

— Дурное! Скоротили где-то утки дорогу. Мало ли что в пути бывает! Может, зимовали где поближе… — успокоил он себя.

Киряка с Крякою просились на волю. Про то и Старик думал, чтобы, когда прилетят сородичи, их выпустить. Однако сейчас медлил. Без них одиночество совсем заест его. Когда Старик убил Шарика, он на месяц онемел — ни одного слова вслух не произнёс. Благо, что весна наступила и заботами похоронили тоску.

А кряквы суетились, били крыльями и жалобно взвывали к его добросердечию. Смешно, право, так по уткам убиваться — сколько он их перестрелял, сколько супов из них сварил. Но ведь те — лысухи, кряквы, кулички — просто утки, безымянные птицы. А тут — Киряка с Крякою.

— Эх, милые мои, горемычные! Иль я за вами плохо присматривал, что вы старика оставить хотите? Оно, понятно, в воду хочется — понырять, жучков половить. Что вам от бредней моих? — Старик горестно вздохнул. — Были бы люди — попросил бы в гости приходить, а то, едва клетку открою, полетите — и забудете.

Киряка склонил набок свою серую голову и затих, будто слушать стал, что Старик говорит. Кряка по примеру брата тоже скочила глаз, перестала бить крыльями.

— Ага, понимаете, о чём говорю! Ну уж — вольному воля. Выходите, бедовые, летите к своим!

Он открыл дверцу клетки. Кряквы в нерешительности остановились перед выходом.

— Ну чего растерялись-то? — Старик улыбнулся и отошёл на несколько шагов назад.

Переваливаясь с ноги на ногу, Киряка с Крякою вышли из клетки. Селезень взмахнул крыльями, взлетел и тут же тяжело опустился на землю. Взволнованно забегала вокруг него Кряка.

— Эхма… А летать-то вы не умеете. Пропадёте! Ступайте уж на место! — Старик обрадованно сделал шаг вперёд.

Но будто в насмешку над ним, пробежал несколько шажков, уверенно стал на крыло Киряка, а вслед за ним и сестра взлетела. Пролетели они немного, опустились на воду и заплескались весело крыльями.

— Ну вот и один остался… — вздохнул Старик.

Взяв удочки, Старик пошёл на другой конец острова. Там, на небольшом обрывчике, и просидел до позднего вечера, безучастно глядя на поплавки.

Назавтра утром он так спешил, что не стал даже завтракать. Уложил шкурки на корме лодки и оттолкнулся шестом от берега.

Солнце медленно выкатывалось из-за стрелок желтого прошлогоднего камыша, окровавив дымчато-серый воздух. ветер гнал по озеру небольшие ребристые волны. Они не спеша перекатывались друг за другом и, лизнув борт лодки, откатывались, соединялись волнами, вновь ласково шелестели о борт.

Велика была жажда встречи с Кадыром, и от этого первые гребки давались Старику легко. И если бы не черпать воду из лодки, до камышей он доплыл бы за полчаса.

Старик проплыл всего метров триста и начал выбиваться из сил. После десяти-пятнадцати гребков он должен был хвататься за кастрюльку, которой вычерпывал воду. А вода с каждым разом всё быстрее заполняла лодку.

"Так и утонуть можно", — без страха подумал отшельник, словно о чём-то обыденном. Да ведь не на лодке плывёт — на решете. Девять лет назад она была почти новенькой, но над всем на свете властно время: над людьми и над деревом. Никого и ничего не щадит оно — вместе со Стариком одряхлела и его лодка.

С горем пополам добрался он до камышей, а уж там только и начались мучения. Продираясь сквозь заросли, Старик успевал оттолкнуться два-три раза шестом — и за кастрюльку. Через час одежда на нём — хоть выкручивай.

Старик задыхался — его мучил кашель. Этот проклятый утробный кашель, когда никак нельзя было откашляться, сбивал с ритма, причём подкатывал к гортани как раз в тот момент, когда можно было на несколько метров продвинуться вперёд.

Старику казалось, что он никогда не доплывёт до берега, что найдёт он, наконец, свою смерть среди камышей. Что ж, и это не должно быть чем-то неестественным, но ему хотелось умереть по-человечески, вырыв на острове могилу, сколотив какой-никакой гроб. Он представил себе, как колышется среди камышей его синюшный, вздувшийся труп, на который с гвалтом и пронзительными криками налетают прожорливые чайки — и поёжился от ужаса. Нет, смерти он не боится — он боится пакостной погибели.