Шайтанкуль - чёртово озеро - Страница 21

Сжав зубы в последней смертельной хватке, зверь почувствовал, что промахнулся — его язык не ощутил вожделённого вкуса крови врага, а ударил в ещё осязающие ноздри противный сурчиный дух. И может, от досады, что не состоялась месть, что дурнопахнущее существо одержало победу над ним, матёрым волком, которому по силе не было равных в стае, — зверь перехватывал и перехватывал шкуру, пытаясь добраться до горла человека. А Погарцев, не имея сил вырваться из железного зажима волчьей пасти, рванул с отчаянием и яростью всем телом назад. Крепкая сурчиная шкура лишь затрещала, но не поддалась. Хищник в предсмертный миг понял, что не добраться ему до кадыка врага, в агонии намертво закусил шкуру.

Они лежали рядом на окровавленном снегу — мёртвый волк и живой, обессилевший от физического и нервного перенапряжения человек.

Погарцеву нужно было вставать, но для этого сначала он должен был разжать волчьи челюсти у себя на груди. Андрей смотрел в остекленевшие глаза хищника, и чувство, похожее на жалость, шевельнулось в нём. В сущности, он и волк оказались в равном положении голодных живых тварей, которых пустые, исходящие пищеварительным соком желудки заставили выползти из своих логовищ в поисках добычи и столкнули нос к носу в диких камышах. И если бы волк не хотел есть, не хотел выжить — ни за что не напал бы на человека, а одолей лобан его, Погарцев точно так же в последнюю минуту вонзил бы свои немощные человеческие зубы в шкуру хищника мёртвой хваткой.

Нет, не вызывал у Андрея отвращения поверженный враг — он тоже был существом природы, её созданием, хотел жить, оставить после себя немало волчат и умереть от старости. Так оно, наверное, и было бы, окажись он поудачливее в поединке с человеком.

Даже остриём топора Андрей не смог разжать челюстей волка — пришлось рвать шкуру. Погарцев, сидя рядом с остывающей тушей хищника, смеялся. Смеялся громко и нервно от схлынувшего напряжения, от ушедшего страха, от сознания того, что остался цел, что не умрёт теперь голодной смертью.

Успокоила его мысль о том, что сюда могут нагрянуть собратья убитого волка. Он вытащил нож, быстро и неаккуратно снял шкуру, отрубил от туши заднюю ляжку и поспешил в юрту.

Уже там, в юрте, Погарцев подумал, что удачливой охоты может не быть завтра, через неделю, до самой весны. И решил привезти всю тушу. Андрей спешил, опасаясь, как бы не растащили мясо корсаки.

И не напрасно: волчью тушу с жадным рычанием рвали два корсака. Увидев человека, эти противные серо-рыжие зверьки величиной с лайку оскалили на него окровавленные зубы. В их маленьких, трусоватых и хитрых глазах блеснули злобные огоньки. Андрей остановился: обычно боявшиеся собственной тени корсаки были настроены решительно и отдавать добычу не собирались. Его величество Голод делает отчаянными даже самых маленьких и трусливых.

Андрей благоразумно решил, что два корсака могут быть опаснее одного волка. Но упускать, хоть и гнусное, но всё же мясо, пищу, способную спасти его, Погарцев не желал.

Андрей сбросил рукавицы на снег, дыханием согрел пальцы, после чего не спеша снял с плеча лук, не выпуская из поля зрения корсаков. Первый же выстрел оказался удачным. Корсак с визгом закрутился на месте.

И это всё предрешило: лишившись товарища, второй корсак неторопливой, неохотной рысью посеменил в камыши, но далеко не ушёл, а прятался в ста шагах, посвёркивая из зарослей трусливыми жадными глазками. Погарцев перехватил этот взгляд, пожалел голодного зверя и уже в санях отрубил волчью голову, сбросил её на снег.

Волоча сани, Андрей оглянулся назад. Корсак, не обращая внимания на волчью голову, с исступлением рвал тушу своего собрата.

Только на второй день смог Погарцев съесть немного бульона из волчатины, да и то — заглушив тошнотворный запах сушёным шиповником и душицей. От бульона выворачивало наружу кишки, он с трудом удержал пищу в желудке. А что делать? Идти ещё раз на охоту Андрей не рисковал, но даже представив, что ему надо будет ещё раз есть волчье мясо, он содрогался всем телом, а под горло подступала тошнота.

9

Прошло несколько дней. Сегодня Погарцев проснулся наполненным безысходной тоской. Может быть, оттого, что спазмы остро сдавливали пустой желудок, как-то тупо и неопределённо стучались в мозг ленивые мысли.

Андрей чувствовал, что наступило утро и надо вставать, разогревать ненавистный бульон, тошнотно пахнущий волчатиной, с отвращением пить его, но какое-то тупое сопротивление, исходящее из самого сердца, держало его под шкурами. Ну зачем ему снова бродить и мёрзнуть понапрасну среди опостылевших камышей и, может быть, ещё раз встретиться с волком или даже с целой стаей, быть растерзанным ею? Ведь проще не вылезать из холодной своей постели, лежать и ни о чём не думать, пока не придёт облегчающая и всепрощающая смерть. Перед кем он искупает свою вину? Перед Богом. которого нет, в чьё существования Андрей никогда не поверит? Перед Олей, Марьюшкой, Николаем, которым, мёртвым, совершенно всё равно: умрёт он или останется коптеть на белом свете? Перед собой? Наложит ли на себя руки, волк ли задушит или от болезни пакостной умрёт — какая из этих смертей будет справедливее? Да и можно ли в смерти искать справедливости?

Что за сила заставляет его жить и мучиться? На этот вопрос он не мог ответить. А что, если не Бог, а что-то другое, что управляет судьбами людей, есть на земле? И это "что-то" вершит Высший Суд, охраняя и восстанавливая справедливость среди людей.

Нет, Погарцев не верил в Бога, не верил в это "что-то", и кто знает, не виной ли тому его грехопадение? И не безверие ли довело его до этого?