Шайтанкуль - чёртово озеро - Страница 19

Утки задрались за траву.

— Но-но, не буяньте! А ты, Киряка, уступи! Чего, балбес, сестру забижаешь? Погляди, погляди мне! Приправлю тобой суп — будешь знать-то!

Старик вынес из землянки небольшое плетёное лукошко, поплёлся не спеша в дальний конец острова, к ложку. Малая забота — щавель, а сняла нудоту зимнюю, облегчила душу. Уж теперь он не станет на валуне подолгу сиживать. Завтра, коль сил хватит, сеть сушить вытащит, мордочки на новом месте выкинет. Оно, хоть и мутна ещё вода, да, может быть, залезет какой одуревший карась, а то и рак на запах заползёт. Сеть же на все времена хороша — в любой час рыба в воде шастает.

— Эх, недурно ушицы похлебать! — причмокнул губами Старик.

Он уже не хотел думать о том, что всего три поры года ему отмерено: весну проживёт, лето открасуется, а осенью на покой собираться будет. И то ладно — ни огорода садить, ни хлеба сеять, ни мяса запасить. Живи казаком вольным: сегодня сыт — завтра Бог поможет. Значит, и думать нечего. Надо воздухом степным на сто лет надышаться, солнышком высоким налюбоваться. И вообще, за двадцать семь лет один отпуск взять, беззаботно перед смертью пожить, а Бог его последнюю слабость простит. Чего гневаться? Отбыл наказание. Сполна отбыл. Разве кто другой на его месте такие муки вынес бы? Через такие страхи прошёл бы? Или умом тронулся бы, или с камнем на шее на дно пошёл бы. А он, видишь, себя не потерял, в мыслях не заговаривается: и сегодня может с кем угодно поговорить по уму — было бы о чём. А что оброс космами да оборвался — тут уж не до красоты. Пугаться некому. Разве что сам вздрогнет, если отражение своё в воде увидит.

Оттаивала его давно замёрзшая душа, словно выясненный, наконец, обговорённый с собой и строго очерченный во времени срок жизни снял с него страшную тяжесть, которую он нёс семнадцать лет. Но не знал Старик, что не наступил ещё час подсчётов грехов его и что лишь на короткое время отпустила его память из железных тисков своих.

8

Надолго, до самой смерти, запомнит Андрей Погарцев свою первую зиму отшельничества. И если выжил он, выдюжил, не умер от голода и холода, неизвестно, кого благодарить: Бога ли, судьбу или своё неуёмное, неизвестно откуда взявшееся желание выжить.

Погарцев не вёл счёта дням — это необязательно в его положении. Он и так чувствовал, замечал течение времени по тому, как длиннее становился день, как ласковее светило солнце. И хотя кончались съестные припасе, на исходе было топливо, Андрей особо не боялся — уверен был, что дотянет до весны, которая уже не за горами. А ведь зиму, которую он с чабанами провёл, не запомнил — по-настоящему только в мае на улицу высунулся, когда уже зазеленело, зацвело всё вокруг. Весна в здешних местах не в марте приходит — в середине апреля.

И вот Погарцев однажды обнаружил, что из всех продуктов у него остался сушёный карась да кусок утки. Зерно он не брал в расчёт — решил не трогать его до тех пор, пока не сможет двигаться от голода. Оставив карася и утиную ножку на самый чёрный день, он последнюю неделю пил лишь сюрпу из противного сурчиного жира и несладкий чай, заваренный на шиповнике. С каждым днём уменьшал он норму, а весна не торопилась.

Ничего не оставалось Погарцеву, как идти на охоту. Он давно бы решился на это, но боялся волков.

Однажды Погарцев проснулся оттого, что услышал громкий, царапающий звук. Прислушался. Царапали по обледенелому пологу юрты. У Погарцева мурашки поползли по спине. Меньше всего думал он, что это человек. Кто среди зимы да ещё ночью по степи шастать будет? Значит, зверь какой-нибудь. Хорошо — корсак, с ним здоровому мужику голыми руками немудрено справиться. Ну как — матёрый волчище!

А зверь царапался всё настойчивее и настойчивее. Услышав злобное приглушённое рычание, Погарцев уже не сомневался, что пожаловал волк. Когда полог сильно дёрнулся, едва удержавшись на верёвках, привязанных к вбитым в землю кольям, Андрей понял: голодный зверь не шутит.

Погарцев подтянул к себе топор, прислушался. Нет, не спасёт его топор, если волк ворвётся в юрту: попробуй развернись в такой тесноте. Да и темень, хоть глаз выколи — перекусит горло, и поминай как звали!

Андрей сполз с полатей, положил топор рядом с собой и, не одеваясь, дрожа от холода, начал разжигать огонь в очаге. Едкий дым стал заполнять юрту. Погарцев не рисковал открыть клапан в куполе юрты, через который выходил дым: его жилище по крышу занесло снегом, и ему казалось, что волк может продрать себе лаз. О том, что зверь обязательно испугается дыма, Андрей не подумал и начал задыхаться сам. Чихая и кашляя, он дёрнул за верёвку, и дым через клапан клубами вырвался наружу. Зверь затих и больше не тревожил человека.

Погарцев уже в то утро собрался идти на охоту, но ночной визит волка погасил в нём это желание на несколько дней. Когда в отверстии купола весело заплясали лучи солнца, Андрей осторожно вышел из юрты. И сразу же в ноздри ударил тот неуловимый, но всегда безошибочно определяемый всеми живыми существами на земле запах весны. И Погарцев совершенно успокоился: ещё неделю он протянет.

Но весенний запах обманул его. Назавтра в степи разыгрался буран такой силы, что, если бы юрту не завалило снегом по самый купол, её унесло бы в степь.

Природа безумствовала, наверное, дня три. Андрей не мог выбраться из юрты за топливом и всё это время мёрз под шкурами и голодал. Потом, когда буран угомонился, Погарцев часа два выкапывался наружу.

Но и этот буран не был лебединой песней зимы. Она и не думала покидать эти облюбованные сумасшедшими ветрами места. Андрей понял, что наступил решающий час, поставивший его между жизнью и смертью, и после долгих размышлений решил, что лучше погибнуть в схватке с волками, чем умирать мучительной голодной смертью.