Шайтанкуль - чёртово озеро - Страница 17

Незаметно пролетело короткое степное лето, наступили холодные, с заморозками, ночи. По утрам отцветший ковыль, седая полынь покрывались густым тускло-серебристым инеем, который мгновенно испарялся с первыми лучами солнца. Всё реже вылезали из своих нор погреться на солнышке неповоротливые, отъевшиеся за лето сурки. Со скандальным кряканьем готовились к отлёту утки.

Без отдыха с рассвета до заката трудился Андрей Погарцев, но с нарастающей тоской чувствовал, что не успевает как следует подготовиться к зиме. Правда, насушил три пуда рыбы и немного дичи. Две недели убирал на своей полоске хлеб, осторожно подрезая ножом у самой земли каждый стебелёк, и вымолачивал каждый колосок, растирая его в ладонях. Нарубил и насушил большой стог камыша и кучу тальника. Штабелями сложил "хитрое" топливо, придуманное им: насобирал на зимовке конского и овечьего помёта, доставил к озеру, затем, густо развёл помёт в воде, окунал в жидкую массу небольшие щитки, плетённые из камыша, и сушил их на солнце. Примерно так казахи готовили кизяки.

Прикинуть на глаз — топлива в достатке, но зима в здешних краях ох как длинна, а камыш, что солома — не нагреешься. Поэтому, выкопав яму, смудрив в ней примитивный погребок и схоронив в нём все свои съестные припасы. Погарцев решил по первоснежью идти с самодельными саночками за дровами в берёзовую рощицу. Рощица эта, а вернее — колок, по словам Курумбая, находилась в верстах тридцати на север от зимовки.

Дожидаясь снега, Андрей утеплил, укрепил юрту, чтобы, не дай бог, на новом месте не повалили её зимние бураны. В центре юрты из камней сложил очаг, а из оставшихся жердей сколотил полати.

И вот, проснувшись однажды утром и выглянув из юрты, он не увидел привычно однообразного, серого выгоревшего пространства — на десятки обозримых вёрст вольно раскинулась искрящаяся на солнце белая степь. Белая до рези в глазах.

Погарцев, истратив первый день зимы на подготовку саней и другие сборы, на рассвете следующего дня тронулся в путь.

Одет он был очень странно. Шапка из сурчиной шкуры чем-то напоминала шлём лётчика. Шубой служил обыкновенный пиджак, обшитый шкурками сурков, лис и ондатр вперемежку. И только штаны, доставшиеся Погарцеву в наследство от Курумбая, были привычными для русского глаза — стёганые, ватные.

Лишь к исходу дня, выбившись из сил, Андрей пришёл к колку. Ещё издали увидев низенькие белоствольные берёзки, он, задохнувшись, остановился, пытаясь успокоить расходившееся от волнения сердце, но затем не выдержал, побежал к рощице. Долго гладил тонкую талию уснувшего деревца и не мог удержать слёз.

Эта рощица — тихая, маленькая, сиротливо ёжившаяся среди огромной степи, напомнила ему о глухом брянском уголке, где прошло его детство, где впервые полюбил он, где родилась его дочь, которой не суждено было вырасти в девицу-краавицу из-за отцовского безумства.

Погарцев медленно и неуклюже рухнул на мягкий в податливый снег, захватывая его в чёрные ладони. Сжав снег в кулак, он в нервном припадке ударился головой о землю.

За что? За что перекосила так его жизнь? Почему он не сгинул в глухих карагандинских степях, почему не удавился верёвкой в бараке? Почему смерть прибрала хороших, красивых людей, а его, тварь поганую, оставила на чужую погибель, на вечные муки?

И снова дурманным миражем заколыхался перед ним образ Марьюшки, объятой пламенем.

В смертельной тоске, как попавший в капкан волк, Андрей хватанул свою руку зубами, прокусил её так, что рот наполнился солоноватой, терпкой кровью. И замычал. Замычал, как немой, силящийся поведать людям о своей беде.

И вдруг он вскочил, просветлённый неожиданной и спасительной мыслью: "А хорошо бы умереть в этой берёзовой рощице!"

Погарцев нервными, суетливыми пальцами отвязал от саней верёвку, отыскал деревце покрупнее. Приставил к стволу сани, взобрался на них и стал привязывать верёвку в суку. Сделал петлю, торопливо просунул в неё голову и, почему-то перекрестившись, оттолкнулся от саней. петля захлестнула шею, Андрей задохнулся, перед глазами поплыли разноцветные круги.

Но это продолжалось лишь короткое мгновение, потому что треснул, сломался берёзовый сук, не выдержав тяжести его тела — он не успел даже потерять сознание.

Обвалившись на снег, Погарцев громко и обиженно, совсем по-детски разрыдался. Не сыскать ему сука покрепче в этой карликовой берёзовой рощице. И он решил лежать здесь, не шелохнувшись, пока не замёрзнет.

Он лежал довольно долго и, на самом деле, начал уже замерзать.

— Лучше замёрзнуть, чем сойти с ума! — горько прошептал Андрей.

Почти засыпая, Погарцев представил, как обросший, лохматый, с безумными глазами он будет ходить по земле, пугая людей, и содрогнулся от предстоящей картины.

Андрей выхватил из саней топор и с яростью стал рубить ствол берёзки, которую несколько минут назад с нежностью гладил.

7

Прошёл ещё один год — семнадцатый в отшельничестве Старика. Пришла ещё одна весна, а ведь он уже и не надеялся дотянуть до неё. Прошедшая тяжёлая зима высветила ему горькую истину: он немощный старик. Об этом говорило многое: и то, что он запасся топливом вдвое меньше прошлых лет, и то, что чаще промахивался при охоте на уток. Потоньше вязанки камыша и тростника приносил он к своей землянке. Всё больше времени уходило у него на проверку сети и мордочек. А уж за сурками прошлым летом вообще не плавал на "большую землю" — добираться до неё стало для него проблемой.

Из этих, казалось бы, мелочей и сложилась голодная зимовка.