Шайтанкуль - чёртово озеро - Страница 14

Но Андрей ответил на эти уговаривания презрительной усмешкой. Он сможет жить, только истязая себя одиночеством и памятью. Другой жизни, равно как и смерти, ему не дано. Слишком безнадёжно звучит в его ушах высокий, тонкий, пронзительный голос Марьюшки, резко оборвавшийся среди ночи.

Погарцев мысленно представил географическую карту, мысленно проложил ровный, как стрела, курс, который должен пройти через Карлаг, откуда он вернулся, и конец которого приходится на пески, на жаркие и неведомые ему Каракумы. Это то, что и нужно. Там, среди змей и скорпионов, станет он отбывать своё пожизненное заключение, по крайней мере жить до тех пор, пока не отпустят его памяти те, ради кого он остаётся на земле.

6

До Каракумов Погарцев не дошёл. Уже в казахстанских степях застала его лютая зима. Он, одетый по-осеннему, попал в первый буран и, выбиваясь из сил, уже медленно замерзал, думая с тихим спокойствием, что так быстро и вроде как даже справедливо кончаются его муки. Только зря он надеялся, смежив веки, — как он думал, в последний раз, — на скорое избавление от своей недремлющей памяти. Его, потерявшего сознание, подобрал чабан-казах.

Больше месяца отпаивал старый Курумбай заплутавшего русского сурчиным жиром, растирал его водкой от пяток до шеи. Горячечная болезнь отступилась от Погарцева, но о том, чтобы уйти с зимовки до наступления весны, не могло быть и речи — уж слишком он ослабел. Да и много ли прошёл бы по снежной целине один?

Андрей, когда это было в силах, помогал чабану и его сыновьям по хозяйству. Они плохо говорили по-русски, но Погарцева это вполне устраивало — его совсем не тянуло на душевные разговоры. Чабанам он только имя своё и открыл.

С первых дней, как только стал передвигаться без посторонней помощи, Андрей замкнулся в себе, на вопросы чабанов отвечал односложно: "да" или "нет", в лучшем случае добавлял ещё "хорошо" и "спасибо". Он с нетерпением ждал весны, чтобы уйти от людей в пустыню. Думал об этом он постоянно и свыкся с мыслью, что жить должен только в Каракумах, и будущее бытие своё представлял лишь среди барханов. Но одно смущало: как он будет добывать себе пищу в бесплодной пустыне. А вода? Где сыскать в песках воду?

Именно поэтому ближе к весне Погарцев изменил своё решение. Несколькими фразами, смешивая казахские и русские слова, а больше — посредством перевода одного из сыновей, Курумбай объяснил, какие здесь глухие места, что глуше они могут быть только в пустыне и на страшном озере Шайтанкуль, что только он с сыновьями пригоняют сюда отару зимой, и даже они больше не придут сюда, так как наступающие с пустыни пески съели траву. А раз сюда, в степь, идёт пустыня, то Погарцев подумал: зачем ему куда-то идти, искать безжизненные пески, когда всего этого и здесь в достатке, тем более, что он оказался на этой зимовке (не назовёшь иначе) провидением божьим?

Как только снега по склонам балок сошли в речушку, пересыхающую летом, как только проклюнулась молодая трава ковыля, чабаны ушли с отарой на север, на своё джайляу. Звали и Погарцева, но тот отказался. Уж такой народ — кочевые казахи, что ничему не удивляются. Они оставили ему старую юрту, кое-что из утвари, мешочек пшеницы, пару овец. И всё было бы хорошо, осел бы Андрей на зимовке, если бы не пересохла к концу мая речушка.

В поисках воды Андрей набрёл на небольшое степное озерцо в десяти верстах севернее зимовки. Перебраться на новое место в тот же день не было возможности: прежде всего Андрей решил посеять пшеницу. Три дня ворочал лопатой жёсткую, веками слежавшуюся, трамбованную копытами лошадей, овец и диких антилоп землю, да ещё день разбивал, разминал руками глинистые комья.

А земля была хороша — плодородный суглинок. И пахла почему-то свежеиспечённый суглинок. И пахла почему-то свежеиспечённым хлебом. Откуда у неё такой запах, если за миллионы лет она никогда не принимала в своё лоно зерно, не рождала колос? А может, в тоске смертельной, в жажде материнской ждала она этого дня и человека, который придёт и оплодотворит её долгожданным семенем-зерном, и, чтобы он не сомневался в успехе дела, тысячи веков хранила самый чудодейственный запах на планете?

Андрей засеял небольшую полоску земли и на пятый день полил посевы, таская воду из озера. Всё это время он спал на открытом воздухе между овцами, которых перегнал поближе к воде, а укрывался вылезшей и выцветшей на солнце кошмой. Но и это не спасало его от холода — в мае ночи здесь были промозглые.

И вот, наконец, он собрался идти за юртой. Как перетащит её через десять вёрст — он не имел представления.

Поднявшись на ноги с восходом, Погарцев привязал овец к колышкам, поближе к воде, заткнул за пояс выщербленный топор и пошёл через сопку к зимовке Курумбая. Вышел в предрассветных сумерках, а добрался до места, когда солнце уже разъярилось и беспощадно жгло молодую степь.

За неделю отсутствия Погарцева на зимовке не произошло никаких изменений. Правду говорил старый чабан Курумбай: кто рискнёт появиться здесь на Богом забытой земле, где летом буйствуют жаркие ветры, несущие с юга, со стороны пустыни, пески?

До полудня Андрей разбирал юрту. Это дело для него было в новинку, поэтому и шло медленно. Но в конце концов справился. Однако и устал — больше от жары, нежели от работы. Присел за низенький, круглый казахский столик. Вытащил из вещмешка кусок вяленой конины, оставленной чабанами, перекусил, запивая тёплой, с металлическим привкусом водой из фляжки.

После обеда, превозмогая сонливость и вялость во всём теле, хорошо увязал юрту и попробовал взвалить её себе на плечи. Но куда там — от земли едва оторвал. Сел, расстроенный: как быть дальше? Волочить десять вёрст по земле? Что от неё и от него останется?